Андрей Бычков: «Вот мы и встретились» — ЭКСМО, 2017.

Прозу такого плана — план еще тот — принято называть маргинальной. Этакое кино не для всех, маркировка «18+», перед прочтением сжечь. Впервые прочла текст Бычкова, когда довелось жюрить по приглашению Виктора Топорова «Нацбест»: было это в далеком 2010-м, и жюрился его роман «Нано и порно», и писан был отзыв.

«Нацбеста» автор не получил, однако-с «главное — участие», ну а потом… потом буквы, оченьмногобукв, опять и снова.

Тьма тьмущая альфабеток, продраться чрез которые «тварям дрожащим» подчас немыслимо: жить-дрожать да умирать-дрожать — совсем другая история!

И потому-то, видно, что «тварей дрожащих» в ну очень средней сей полосе куда больше, нежели «прав имеющих», напечатан сборник рассказов Андрея Бычкова тысяча-одна-ночным тиражом — напечатан в ЭКСМО, в серии «Мастера современной российской прозы». Содержит нецензурную брань, — уточняет логотип 18+ два раза, — содержит нецензурную брань, ну да, ну да: «Нах*й рыб!». И еще раз: «На х*й рыб», цитата, ладно.

Все эти тексты можно объединить, по сути, одним обобщением — все они о/ для тех, кто уже перешел, переизбыл, если угодно, некий порог чувствительности, за которым та самая душевная боль перестает быть собственно болью, а воспринимается как фоновое — средняя температура по рф-больничке — состояние: некомфортное нерадостное скорбное бесчувствие.

Персонажи совершают некие действия в надежде изменить если не мир и окружающих, то самих себя (как учили-с), дабы пресловутые мир и окружающие, срезонировав с их «улучшенностью», таки стали д р у г и м и, ан тщетно: герои эти в мирке трехмерном никому, в сущности, не нужны — не поняты «Абсолютом» (водка) большинства ни их занебесные дары-одаренности, ни перверзивные — опять же, с точки зрения быдлоэлектората (в одно слово, корректора-замполита фтопку) — увлечения; страсти простому раблюду покажутся киношными и небывалыми, страдания — «мудовыми» или высосанными из лапки.

Однако за ширмами т.н. перверзий, анимки-надлома да сольного хаоса героев предстает пред читающим вполне самодостаточный образ Homo — бедный, о бедный Sapiens! — зашузенный, что в испанский сапожок, в трехмерку средней полосы-с-раши заточенный: срок отбывающего и на «свободе».

Внешние ограничения и внутренний яд: слишком много «нельзя» и «надо» — суть бунта восемнадцатиплюснутых персонажей, которые, что Сельма Жескова из триеровского якобы мюзикла «Танцующая в темноте», повешены — однако повешены, в отличие от героини Бьорк, сами собой, своими же мыслями: крепче канатов сила их, жестче удавки-лжи — ледяная постель Каа: и не можешь еще, бедняга, окончательно свыкнуться с мыслью, будто ты — один, как не можешь и свыкнуться с дваждыдвашным: быть с кем-то смешно.

А на посошок: это очень европейская проза — и, если убрать немного обсценщины (автор более чем умеет связывать вордки в предложения, мат в устах персонажей не всегда идеально уместен: через раз можно и обойтись без оного), то, глядишь, и переводы б… впрочем, эдемски толерантная Европа это вот сакраментальное «на х*й рыб!» легко стерпит: о другом я, о другом.

Тексты сии вневременны, надсоциальны, и — чудо как хороши, что удивляет. Все эти события со всеми этими ГГ могут произойти в любом местечке трагикомичного шарика, что и требовалось — требовалось ли, впрочем, рыбам, которых, увы и ах, «нах*й»? — доказать, бурные продолжительные аплодисменты, вот мы и встретились, amen.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>